В Oверейсе снова дождь, а Руди Кул забыл зонт. Пиджак намок, на стеклах очков — капли воды.

Но дождь — это ерунда. Куда хуже вывески на французском. Например: Heures d`ouverture («Часы работы»). Или Fermé pour cause de vacances («Закрыто на праздники»). В кафе «Де ла Форе» крытую террасу называют по-фламандски — verwarmd terras. Но рядом французский вариант — terrasse chauffée. А владелец пиццерии «Чао, Италия» перестал писать меню на двух языках, оставив только французский. Какая наглость!
«Я забросаю их письмами!» — негодует Кул. На полном серьезе.
С 2008 года Кул отправил свыше 1000 (одной тысячи!) жалоб в разные инстанции. Он требует запрета двуязычных вывесок, рекламы в витринах и объявлений о часах работы. Он призывает местный яхт-клуб нанять инструктора, владеющего фламандским языком. И заменить англоязычную вывеску в тайском ресторане Take-away («Еда на вынос») на фламандскую Meeneemrestaurant. «Здесь живет фламандская община, у которой есть свой официальный язык — нидерландский», — пишет он.
Руди Кула раздражает наглость франкоговорящих бельгийцев. Сначала они якобы превратили старинный фламандский город Брюссель в анклав франкофонов (сейчас в столице Бельгии на нидерландском говорят лишь чуть более пяти процентов жителей). А теперь они проникают в пригороды! Почти треть франкоговорящих бельгийцев и каждый пятый иностранец, работающий в европейских учреждениях, обосновались в пригороде Брюсселя Оверейсе.
Руди Кул патрулирует район Парк Жоли, где за живой изгородью окопались новоиспеченные владельцы вилл. Увидев очередной черно-желто-красный флаг, Руди бесится: «Здесь явно живет франкофон!» Миновав барочную церковь в районе Йезус-Эйк, он всматривается в окна ресторанов. Руди заходит с инспекцией в кафе «Лимит», которое вообще-то официально находится уже на территории двуязычного Брюсселя. Но борца за чистоту языка не проведешь: он знает, что туалет и часть столиков в глубине ресторана расположены на территории Фландрии.
«Бонжур!» — приветствует его официант.
«Гудендаг», — хмуро цедит в ответ Кул по-фламандски.
«Альстюблифт, — тут же переключается на фламандский официант, — пожалуйста!» Но учтивый жест не улучшает настроение патриота.
Кул не одинок. Вместе с единомышленниками он основал группу «Талреспект», которая борется за «уважение к фламандскому языку». Но есть и непримиримые пуристы. Например, «комитет борцов за язык» искореняет следы французской экспансии по всей Фландрии, закрашивая двуязычные дорожные указатели, атакуя депутатов, выступающих по-французски в окружном парламенте, замазывая клеем замки входных дверей во франкоязычных школах.
С недавних пор Кул, поняв, что одни призывы ничего не дают, перешел к активным протестам. В универсаме, где обслуживали на французском языке, активисты вытащили продукты из морозильников и оставили их таять в тележках для покупок. На следующий же день владелец магазина «согласился на переговоры».
Ни в одной стране Европы нет таких междоусобиц из-за земли, как в Бельгии. Страсти накалились до такой степени, что брюссельский писатель Марсель Сел даже подозревает символ столицы Писающего мальчика в том, что малыш пытается пометить струей свой участок.
Эта вековая тяжба за участки не могла не отразиться на сознании бельгийцев. Из поколения в поколение они стремятся во что бы то ни стало купить собственный дом с садом. У настоящего бельгийца нет заботы важнее, чем уход за домом, подновление крыши или ремонт садовой ограды. Он твердо убежден, что смысл его жизни — это владение недвижимостью.
Целые районы страны покрылись сетью коттеджей, в которых живет только одна семья. Стилевая разноголосица домов ужасает, а роднит их лишь то, что они вездесущи. Стоит проехать по шоссе из Брюсселя в Антверпен, чтобы убедиться: вся Бельгия превратилась в придорожную деревню. Каждого обитателя этой большой деревни переполняет гордость за свой маленький садик — и неприязнь к соседу.
Каждое лето бельгийцы обновляют и красят свои заборы. Заборы, которые разделяют шесть миллионов фламандцев, живущих на севере и говорящих по-нидерландски, и три с половиной миллиона франкоязычных валлонов, населяющих юг. Бельгийцы привычно их красили и в июне 2010 года, когда на выборах в парламент победила националистическая партия «Новый фламандский альянс», получив 17,3 процента голосов.

После выборов избирательный округ Брюссель-Халле-Вилворде — пояс жилых районов вокруг столицы, в котором расположен и Оверейсе, — оказался в центре политических баталий. 18 месяцев страна жила без правительства. Все это время политики дискутировали о пятой государственной реформе, в том числе и о судьбе именно этого округа, в который входят 19 муниципалитетов двуязычной столицы и 35 муниципалитетов в предместьях, относящихся к Фландрии. Спор шел о праве франкоязычного меньшинства этого округа выбирать наряду с фламандскими политиками еще и франкоязычных кандидатов из Брюсселя, а также вести судебные дела на родном языке.
Осенью 2011 года посредникам во главе с новым премьер-министром Элио ди Рупо удалось все-таки решить спор: избирательный и судебный округ Брюссель-Халле-Вилворде был разделен — и упразднен.
Это решение стало основой для проведения государственной реформы, которой добивался франкоязычный социалист Ди Рупо. Он потребовал убрать с политической сцены «Новый фламандский альянс» — по его мнению, это станет первым шагом к объединению страны. В соответствии с планом Ди Рупо три региона страны — Фландрия, Валлония и Брюссельский столичный регион — получат больше прав. Кроме того, в будущем общенациональные и региональные выборы будут проводиться в один и тот же день. Это должно избавить страну от долгих предвыборных кампаний. Благодаря этим компромиссам 6 декабря 2011 года в Бельгии удалось сформировать новое правительство, спустя 541 день после парламентских выборов.
Однако народ по-прежнему разделен. Жители общинных округов Брюссельского региона, которые относятся к Фландрии, но говорят по-французски, требуют присоединения к двуязычному региону Брюссель. Они жалуются на власти общины Оверейсе, которые якобы заставляют агентов по недвижимости продавать земельные участки клиентам, говорящим на нидерландском языке. На то, что в Оверейсе открыт специальный пункт по приему заявлений о нарушении прин­ципов фламандской культуры от бдительных граждан.
Пожары на территории Фландрии разрешено тушить только фламандским пожарным, а не их коллегам из Брюсселя, которые могли бы приехать на пожар быстрее. На рынке города Синт-Питерс-Леу запрещено говорить по-французски. А министр внутренних дел Фландрии вот уже пять лет отказывается признавать полномочия мэров большинства франкоязычных населенных пунктов, так как они рассылают приглашения на выборы на языке избирателя, а не как положено — исключительно на нидерландском. В местных советах дежурят региональные уполномоченные, следящие за тем, чтобы в официальных бумагах не было ни слова по-французски.
А может, причина склок кроется в склонности бельгийцев постоянно обустраивать свое жилье? Расширение квартир, снос перегородок — все это характерные черты всей бельгийской архитектуры.
Писатель и социолог Герт ван Истендал уверен, что это стремление — аллегорическое воплощение Бельгии. С задворков деревень, с железнодорожных путей и каналов можно увидеть разномастные постройки, торчащие из-за домов и вылезающие в сады: прачечные, садовые домики, навесы, сараи, голубятни, мастерские, детские площадки... Одни постройки постоянно угрожают другим.
Похожее стремление к дрязгам издавна пронизывает и бельгийскую политику.
Мало кто добивался политического компромисса так упорно, как Карл-Хайнц Ламбертц. Он — премьер-министр самой маленькой языковой области Бельгии, которая насчитывает около 75 000 жителей и располагается у восточной границы страны. Его «вотчина», официально относящаяся к валлонскому региону, слишком мала, чтобы создавать помехи крупным языковым группам. Поэтому в 2008 году король Бельгии назначил Ламбертца посредником между фламандцами и валлонами.
Ламбертц любит сравнивать бельгийскую политику с литургией: «Сначала нагнетается драматизм, потом свершается большое действо и наконец — сложное решение, при котором никто не теряет своего лица. И только когда найдено решение, начинается тонкая настройка».

Бельгийская политика настолько вычурна и регламентирована, что ей посвятили настольную игру под названием «Бельготрон». Она построена на алгоритме принятия решений бельгийскими органами власти. Играющему разрешается не только покупать голоса избирателей и вытягивать карты событий («взятка», «крах»), но и пройти через процедуру «конфликта интересов». Это особенность бельгийского законодательства: если противоречия непреодолимы, то законопроект можно заблокировать на 60 дней. Если за это время не будет найден компромисс, то законопроект выносится в течение 30 дней на рассмотрение сената. Затем еще 30 дней его обсуждает посреднический комитет. Если решения по-прежнему не будет, то очередная высокая инстанция накладывает на законопроект вето и блокирует его на годы.
А высоких инстанций в Бельгии хватает. В 2007 году, когда фламандское большинство в одностороннем порядке решило разделить избирательный округ Брюссель-Халле-Вилворде, то дело сначала разбиралось в парламенте французской общины, потом в комиссии общины франкоязычных брюссельских региональных депутатов, потом — в валлонском региональном парламенте и, наконец, в собрании немецкоязычной общины.
Все это продолжалось до апреля 2010 года. После чего французская языковая группа в палате представителей отложила голосование по вопросу еще на тридцать дней. А через несколько дней парламент был распущен — и Бельгия оказалась перед необходимостью новых выборов.
Может, этот хаос и спасает страну от распада? В рейтинге «30 лучших демократий мира», составленном Цюрихским университетом, Бельгия занимает почетное третье место, на восемь позиций опережая Германию и оставляя далеко позади Великобританию.
В стране нет партий общегосударственного значения. Поэтому общество разделяют не политические взгляды, а языки, считает Ламбертц. В этой ситуации каждый новый политик — залог гражданского мира. «Когда за стол переговоров садятся две стороны, вероятность конфликтов выше, нежели когда в переговорах участвуют несколько партнеров», — уверен он.
В Бельгии действуют сразу шесть правительств: федеральное, два правительства языковых общин (французской и германоязычной), фламандское правительство (которое представляет языковую общину и регион), региональное правительство Валлонии и правительство двуязычного Брюсселя, который фламандцы считают столицей Фландрии, а валлоны — скорее, самостоятельным регионом под управлением франкоязычной общины. Неразрешимая ситуация, которая в силу своей неразрешимости кажется спасением для страны.
Бельгия как страна родилась 180 лет назад. Она старше Германии и Италии в их нынешней государственной форме. Многие сравнивают Бельгию с «брачным союзом», но это не так. Здесь нет живущих вместе и любящих друг друга партнеров. Для образованной верхушки общества, которая с момента образования государства объявила официальным языком французский, фламандцы всегда были крестьянами, гортанные диалекты которых были обречены на исчезновение.
Нидерландским языком не пользовались в официальных учреждениях, его не преподавали в школах. В 1860 году суд приговорил к смерти двух невинных фламандских рабочих, которые не поняли ни слова во время судебного процесса. Лишь в 1898 году нидерландский язык стал вторым государственным. И, несмотря на это, вплоть до 1962 года совет министров проводил заседания только на французском. Королевский двор Бельгии до сих пор разговаривает исключительно на языке Вольтера.
В отместку валлонам фламандцы начали искать счастья в богатстве. Они работали как одержимые; низкие зарплаты и цены на землю, как и порты Антверпена и Зебрюгге, помогли Фландрии встать на ноги. Когда в 1960-х годах в Валлонии пришли в упадок угледобывающая промышленность и черная металлургия, на побережье Фландрии выросли порты, в крестьянском краю проросла и дала всходы высокотехнологичная промышленность, не обремененная наследием раннего капитализма. В 1966 году ВВП Фландрии в пересчете на душу населения обогнал ВВП Валлонии.
Теперь фламандцы хотят сами пожинать плоды этой «гонки преследования». Или хотя бы самостоятельно определять размер милостыни для бедных соседей. Справедливо ли это? Руководитель «Нового фламандского альянса» Барт де Вевер говорит: валлоны зависят от фламандских вливаний, как наркоман от дозы, — и приводит тем самым в бешенство франкоязычную общину.

Из второсортного языка крестьян нидерландский стал языком экономической элиты. Молодые посетители модных баров в Брюсселе все еще говорят по-французски, но вставляют в свой разговор фламандские выражения. Психологи назвали бы это «идентификацией с врагом». Мишель Клерк, директор начальной школы в валлонском Кур-Сент-Этьене, смотрит на ситуацию проще: «Кто владеет нидерландским, тому легче найти работу за границей». Он имеет в виду Фландрию. Спохватившись, Клерк со смехом уточняет: «За границей… Надеюсь, до этого не дойдет».
Франкоязычный Кур-Сент-Этьен в 40 километрах к юго-востоку от Брюсселя. Симпатичный городок, возродившийся из руин. «Двадцать лет назад закрылся сталелитейный комбинат, и дела у нашей школы обстояли очень плохо, — рассказывает Клерк. — Учеников почти не было. Но в 2003 году один из родителей подал идею о создании программы языкового погружения».
Ее суть в том, что дети уже с пятилетнего возраста «погружаются» в иностранный язык. Уже через 20 уроков школьники на занятиях говорят и читают только на иностранном языке. Основа школьной программы в Кур-Сент-Этьене — нидерландский язык.
Первой стала школа в коммуне Фран-лез-Анвэн в провинции Эно, где «программу погружения» приняли в 1998 году. Ее примеру последовали 150 учебных заведений в южной части страны.
Пока же все меньше валлонов осмеливаются ездить в Гент или Брюгге, фламандец вряд ли отправится в Льеж, а житель Антверпена, приехав в Брюссель, постарается не покидать квартал рядом со станцией метро «Сент-Катрин», где говорят на родном ему языке.
Зато в кругу земляков бельгийцы могут быть очень приятными людьми. Даже на собраниях сепаратистов из «Нового фламандского альянса» в аббатстве Аффлигем, посреди спорного избирательного участка Брюссель-Халле-Вилворде, царит атмосфера семейного праздника, а не подготовки к последнему бою. А такое случается, когда слово берет Зигфрид Браке.
58-летний усатый толстяк выглядит как простой обыватель, но ведет себя как мессия. Бывший тележурналист пришел в политику в 2010 году. После триумфа фламандских сепаратистов на выборах он выдвинулся в лидеры «Нового фламандского альянса». Поговаривают, что Браке может получить пост председателя партии.
У него мягкий голос, он говорит с паузами, чтобы у слушателей было время осмыслить его слова. Он упрекает валлонов в том, что они боятся экономической самостоятельности. «Мы не хотим политического взрыва, — уверяет Браке журналистов в своем офисе в брюссельском парламенте. — Но различия между Севером и Югом настолько велики, что мы стали сепаратистами. Бельгия — это искусственное образование, которое рано или поздно исчезнет. Посмотрите новости фламандского телеканала, а потом новости франкоязычного ТВ. Они говорят о совершенно разных вещах».
13 декабря 2006 года канал RTBF разыграл своих зрителй вымышленным сообщением: Фландрия провозгласила независимость! Запыхавшийся репортер сообщил, что король Альберт II покидает страну. На экране были ликующие фламандцы на улицах Антверпена, пробки на дороге к брюссельскому аэропорту. 89 процентов зрителей поверили в розыгрыш.
В 1996 году, продолжает Браке, фламандское телевидение командировало его в город Шарлеруа. «Там-то я понял, что Валлония — это другая страна. Это видно даже по нездоровой коже валлонских детей. Знаете, как тамошние власти решают проблемы? Приглашают жителей в кафе за счет бюджета — и все счастливы».
Шарлеруа расположен в шестидесяти километрах южнее Брюсселя. Когда-то этот крупнейший город Валлонии был одним из самых богатых в Европе. Сегодня, после краха тяжелой промышленности, 26 процентов жителей остались без работы. Отчаявшиеся горожане с утра сидят в привокзальном кафе и пьют пиво.
В Шарлеруа, как рассказывают друг другу фламандцы, не проходит и года, чтобы кого-то из местных политиков не посадили за взятки. В Шарлеруа, шепчутся они, функционеры-социалисты шикуют за счет госбюджета. Именно в Шарлеруа извращенец Марк Дютру похищал, насиловал, убивал и закапывал у себя в саду девочек.

В 2008 году читатели нидерландской газеты «Волькскрант» признали Шарлеруа «самым уродливым городом мира». После этого в Шарлеруа начали проводить экскурсии для туристов — мимо заводских руин, гор шлака и мертвых фабричных труб, через убогие пешеходные зоны и усеянные мусором парки. Для фламандцев Шарлеруа — это преисподняя, на фоне которой все фламандское блестит и сияет.
В аббатстве Аффлигем после речи Зигфрида Браке благодарные слушатели жуют бутерброды. Один из них вспоминает, как работал лесничим в Африке. «Лучшие годы моей жизни! — говорит он. — У меня были джип, винтовка и мальчик-слуга». Пришедшие на встречу открещиваются от ультранационалистов из партии «Фламандский интерес», за которую на июньских выборах 2010 года проголосовал каждый восьмой фламандец. А милый господин, затянувший фашистскую песню, отшучивается: «Когда мы были бойскаутами, нам много рассказывали о немецких солдатах».
Как говорит художник из Антверпена Люк Тёйманс, фламандский национализм пробивает себе дорогу как зверь, вырвавшийся на свободу. Он пытается изобразить это в своих картинах, где насилие уживается с идиллией, а люди не замечают преступлений. Картины Тёйманса, выполненные в бледных тонах, похожи на галлюцинации. «Новый национализм вырос из иррациональной потребности в самоопределении и из комплекса неполноценности», — говорит художник.
В провинции Антверпен и ее одноименной столице не чувствуется никакой атмосферы злобы. Никогда не подумаешь, что этот город стал оплотом правого экстремизма. В витринах сверкают бриллианты, выставлены произведения искусства и одежда «от кутюр». Порок в Антверпене загнан в квартал, ограниченный треугольником улиц: вон там, за стеклянными дверями, танцуют полуголые девушки, посылая публике воздушные поцелуи. А сразу за углом — студия Люка Тёйманса. В тусклом свете ламп художник курит одну сигарету за другой.
«Обе стороны не правы, — говорит он. — И те и другие мыслят стереотипами. Важно, чтобы это государство продолжало существовать. Когда-нибудь Бельгия преодолеет проклятый национализм».
Но пока этого не произошло, художник изображает порок — как архитекторы Средневековья, которые украшали соборы фигурами химер, чтобы отвадить зло. «Бельгийскому менталитету все больше присуща нетерпимость», — говорит Тёйманс. Попробуйте сказать кассиру на антверпенском вокзале: «Брюссель, силь ву пле», то есть «Билет до Брюсселя, пожалуйста». Он смерит вас бесконечно враждебным взглядом и переспросит, назвав столицу Бельгии на фламандский манер «Брю´ссел», а потом по-нидерландски процедит: «Зес еуро зестиг», то есть «Шесть евро шестьдесят центов».
Возможно, последняя надежда Бельгии — это побережье. Непрерывная цепь жилых домов растянулась на шестьдесят семь километров. Здесь фламандцы и валлоны селятся рядом друг с другом, а в ресторанах едят одинаковые мидии с картошкой фри. Тут же по шоссе носятся грузовики с «двуязычными» надписями на бортах, перевозящие лошадей и яхты, а ветер на пляжах без разбора заметает песком все следы.
«Бельгийская культура существует, — пишет лингвист из Льежа Жан-Мари Клинкенберг в своей франкоязычной книге «Маленькие бельгийские мифологии». — Ее питательная среда называется la côte — de kust — берег».
Побережье — край отпускников и каникул, примиряющий заклятых врагов. Здесь нет одноквартирных особняков, в четырех стенах которых заперт «среднестатистический бельгиец». Географически побережье относится к Фландрии, но отпускное настроение стирает здесь все границы. Кассирши в магазинах перескакивают с одного языка на другой, а попытка угадать, как с вами поздоровается продавец газет — «гудендаг» или «бонжур», — превращается в задачку на сообразительность.
И пока все песчинки этого бельгийского пляжа не перетрутся в атомы, Бельгия продолжит свое существование — по крайней мере, в виде идеи единого государства, которая есть не что иное, как мерцающий мираж.