Опубликовано на портале "Теории и практики"

Физик-теоретик Ли Смолин: «Наука – это не фэнтези»

Ссылка: http://theoryandpractice.ru/posts/7046-nauka--eto-ne-fentezi-fizik-teoretik-li-smolin-o-kontseptualnom-kharaktere-vselennoy

Ли Смолин (Lee Smolin), американский физик-теоретик, один из основателей теории петлевой квантовой гравитации, рассуждает о необходимости новой методологии в физике и космологии, а также о законах, влияющих на процессы во вселенной – а возможно, и вселенных, – пару раз иллюстрируя свои утверждения гипотетическими ситуациями со стаканом кока-колы.

Главный вопрос, который я задаю себе, вопрос всеобъемлющий, состоит в том, как сегодня заниматься космологией – иначе говоря, как сделать из теории вселенной целостную систему. Говорят, сейчас наступила золотая эра космологии, но это в плане наблюдения; что же до теории, положение почти катастрофическое. Просто с ума сойти можно, как подумаешь, над какими идеями мы размышляем. И вот мне хочется вернуться к основам – к базовым идеям и базовым принципам – и понят ь, как же мы в рамках физической теории описываем этот мир.

Какова тут роль математики? Почему математика включается в физику? Какова природа времени? Эти два явления (физика и математика) находятся друг с другом в весьма близком родстве, поскольку математическое описание, по идее, должно находиться вне времени. Начиная с конца восьмидесятых, я  прошел долгий путь, приведший меня к такой точке зрения, которая довольно сильно отличается от той, что я придерживался изначально, и немало удивляет даже меня самого. Но давайте по порядку. Позвольте мне для начала изложить те вопросы и проблемы, которые в этой связи возникают.

Можно, пожалуй, начать с того, что я называю «физикой в коробчонке», или, иначе говоря, с теорий малых изолированных систем. Обычно мы составляем расчеты или схемы, в которых перечисляются все возможные состояния одной из таких систем. За счет чего возможно существование той или иной системы? Каковы ее возможные конфигурации и потенциальные состояния? Если это, допустим, стакан с кока-колой, то каковы возможные положения и состояния каждого из атомов в этом стакане? Получив ответы на все эти вопросы, мы задаемся вопросом: как меняются эти состояния? Метафора, восходящая к атомизму, который, в свою очередь, восходит к Демокриту и Лукрецию, такова: физика есть не что иное, как атомы, роящиеся в пустоте, а атомы никогда не изменяются. Атомы обладают такими свойствами, как масса и заряд, и они неизменны во времени. Пустота – которую в старые добрые времена называли пространством, постоянным во времени, – была стабильна, и атомы двигались по законам, которые изначально вывели или, скорее, попытались вывести Декарт и Галилей и которые Ньютону удалось определить гораздо успешнее.

Вплоть до современности, когда мы стали описывать атомы с точки зрения квантовой механики, законы оставались неизменными. Эти законы позволяют нам предсказать, какое положение атомы займут через определенное время, при условии, что нам известны положения всех атомов в данный момент. Такова наша тактика, которую я называю «ньютоновской парадигмой», поскольку она была изобретена Ньютоном. Эта парадигма основана на идее о том, что законы природы постоянны и действуют на систему, так сказать, извне, развиваясь от прошлого к настоящему и будущему. Если вам известно состояние системы в определенный момент, вы можете предсказать ее состояние в любой другой момент. Такова точка отсчета для современной физики, и, надо сказать, она оправдывает себя во всех отношениях. И успешность ее применения в соответствующем отсеке – небольших частях вселенной  – я даже и не пытаюсь оспорить.

Та проблема, которую я обнаружил – и она, по моему мнению, является причиной многих «простоев» в науке, а также смешения современной физики с космологией, – состоит в том, что этот научный метод невозможно просто взять и распространить на всю вселенную в целом. В этом случае вы неизбежно столкнетесь с вопросами, на которые нет ответа, и вам придется врать или говорить глупости. Одна из причин подобного положения – в том, что, с космологической точки зрения, вопросы, на которые мы хотим найти ответы, состоят не в том, каковы законы, но в том, почему законы именно таковы? Откуда взялись эти законы? Что делает их такими, каковы они есть? И если эти законы являются составной частью метода, то такой метод никогда не объяснит нам сами эти законы, поскольку они являются его составной частью.

Кроме того, учитывая состояние системы в определенный момент, мы используем эти законы для того, чтобы предсказывать ее состояние в будущем. Но какова причина того исходного состояния, с которого мы начали? Эта причина явно лежит где-то в прошлом – значит, нам нужно двигаться назад во времени. Но какова была причина того состояния, которое мы находим в этом прошлом? Это было нечто из еще более отдаленного прошлого. Так можно и до Большого Взрыва добраться.  Таким образом, любые попытки объяснить, почему мы находимся именно в таком пространстве (почему Земля вращается по орбите вокруг солнца, и почему солнце находится именно в той точке, где находится), и выяснить какие-то подробности о вселенной обречены на такое «возвращение к истокам», через применение законов вплоть до исходных условий Большого Взрыва.

И затем мы вынуждены задаться вопросом: почему эти исходные условия были именно таковы? Почему сложился именно этот набор условий? Тут мы уже пользуемся иным языком. Мы уже не говорим о частицах и законах Ньютона, мы говорим о теории квантовых полей. Но вопрос о том, что же повлияло на возникновение именно этих исходных условий, остается без ответа. И поскольку эти исходные условия являются составной частью того метода, который был разработан Ньютоном, они в рамках этого метода объяснены быть не могут. То есть, если мы хотим задаться космологическими вопросами, если мы действительно хотим объяснить все как есть, нам необходимо применить другой метод. Нам нужна иная точка отсчета. Именно поиск такого метода и является центральной темой моих размышлений с начала девяностых годов.

Понятное дело, это не совсем ново. Американский философ, Чарльз Сандерс Пирс (Charles Sanders Peirce), идентифицировал эту проблему еще в конце 19-го века. Однако его рассуждения никак не повлияли на большинство физиков. Конечно, я думал о развитии этих законов еще до того, как прочитал Пирса. Но кое-что из того, что он пишет, заключает в себе очень важный, по моему мнению, вывод, к которому сам я пришел далеко не самым легким путем. Другие в последнее время пришли к тому же выводу, а состоит он в том, что единственный способ объяснить, как совершался отбор законов природы, – это принять, что существует некий динамический процесс, в рамках которого эти законы развиваются и изменяются во времени. Вот поэтому-то я и пытаюсь найти способы определить, хотя бы гипотетически, этот процесс, внутри которого изменяются и эволюционируют эти законы, т.к. ситуация на данный момент такова: или мы становимся мистиками – мол, таковы законы, и точка, или мы должны эти законы объяснить. Если же мы хотим их объяснить, необходимо проследить некий эволюционный процесс, историю,  некую динамику, определяющую изменения этих законов.

Многих эта мысль удивляет, причем до сих пор, несмотря на то, что я начал размышлять об этом еще в конце 80-х. Однако, если оглянуться назад, ей есть и прецеденты: аналогичные выводы можно найти у Дирака (Dirac), там, где он пишет, что ранее во вселенной, должно быть, действовали иные законы, чем сейчас. Этого не отрицает даже Фейнман. Я нашел в интернете видео, где Фейнман рассуждает совершенно замечательно…  Хотел бы я, конечно, с таким же бруклинским акцентом говорить: «Вот таковы законы, говорим мы; вот законы, но почему они становятся такими во времени? Возможно, в физике действительно обходится не без исторической составляющей». Понимаете ли, он говорит, физика отличается от остальных наук. В физике нет той исторической составляющей, какая есть в биологии, генеалогии, астрофизике и так далее.  Но в конце концов Фейнман говорит, что такая составляющая все-таки, наверное, имеет место. И потом интервьюер его спрашивает: «Но как же ее реализовать?» А Фейнман ему на это: «Ой нет, это слишком сложно, я об этом даже думать не могу».

И, учитывая это его заявление, это с моей стороны, конечно, весьма самонадеянно утверждать, что я думаю над этим аж с конца восьмидесятых.

Имеет смысл упомянуть о том, что, собственно, натолкнуло меня на размышления о развитии законов. А было это одно замечание, высказанное моим другом Энди Штромингером (Andy Strominger) по поводу теории струн. Энди – один из важнейших представителей этой теории в США; думаю, это был год 1988, и Энди тогда только что закончил статью, в которой он излагал доказательства существования огромного числа разных теорий струн. Изначально их было штук пять, и это было, в общем, не так уж много – их еще можно было как-то унифицировать. Но затем появились сотни, а потом и сотни тысяч разных способов охватить дополнительные измерения. А потом Энди обнаружил еще один способ разработать такую теорию струн, которая дала бы еще большее их количество. Он сказал мне, что доказывать эту теорию экспериментальным путем просто не имеет смысла, поскольку каким бы ни оказался результат эксперимента, обязательно найдется версия, которая подойдет под этот результат.

Многие ученые добрались до этого только к началу 2000-х. Но меня уже тогда совершенно поразил этот разговор, и я долго о нем размышлял. Как можно разработать такую теорию, которая подходила бы под определенный ряд законов из огромного каталога всех возможных законов?

Да и не только это; остается загадкой, почему законы именно таковы, ведь в определенных отношениях они кажутся весьма необычными. Их необычность состоит, в частности, в том, что избраны они, похоже, таким образом, что в результате их действия возникает сверх-структурированная вселенная. Она имеет структуру на любом из своих уровней, от молекул и биологических молекул до биологических систем, от всего того многообразия структур, которое существует на Земле и других планетах, до разветвленных структур галактик и кластеров галактик, и все это сосуществует внутри этой гигантской многоуровневой системы.

Какой уровень вселенной ни возьми, скучной ее далеко не назовешь. Она очень структурирована. Почему? Оказывается, по двум взаимосвязанным причинам. Одна из них состоит в том, что законы весьма необычны. Например, они обладают такими параметрами, которые исходят из величин, возникающих по неизвестным нам причинам. Это такие вещи, как массы различных элементарных частиц, электронов, нейтрино, кварков, и мощности фундаментальных сил. Я говорю о тех тридцати числах, которые мы ввели в теорию по результатам эксперимента. И вот у нас есть модель – стандартная модель, – которая прекрасно функционирует. Но мы не понимаем, почему эти величины именно таковы.  Поэтому-то я стал воображать сценарий, в котором эти числа могли бы меняться в результате неких резких масштабных событий. Возможно, Большой Взрыв не был первым моментом во времени; возможно, это было одно из таких резких событий, в ходе которого наша вселенная образовалась из некой предшествовавшей ей вселенной и эти величины изменились, так же как у нового индивида гены отличаются от генов родителей.

Я начал думать над этой теорией и постепенно стал понимать, как можно использовать принципы естественного отбора для того, чтобы делать прогнозы относительно нашей нынешней вселенной. С помощью этих прогнозов можно проверить такой сценарий, согласно которому эти законы развивались определенным образом. Вот что я понял из всего этого, поскольку на тот момент уже имели место версии о множественности вселенных и о том, что наша вселенная всего лишь одна из огромного числа других вселенных, и кроме того, для того чтобы подчеркнуть особые свойства нашего мира, применялся антропный принцип. Однако я также понял, что наука не может быть основана на предположении, что наша вселенная есть лишь одна из гигантского количества других, поскольку мы не можем пронаблюдать свойства этих других вселенных. Я снова и снова приводил этот аргумент, однако до некоторых, похоже, просто не доходит, что наука – это не фэнтези. Это не какая-то история в духе Гарри Поттера о волшебстве, которое, возможно, реально. Наука основывается на принципе проверки – на гипотезах, которые можно проверить и подтвердить. Если вы выдвигаете гипотезу о том, что одновременно с нашей существует еще куча вселенных, никак с ней не связанных, то эту гипотезу проверить просто невозможно. Однако если вы выдвигаете гипотезу о том, как наша вселенная возникла из неких предшествовавших ей вселенных, то тут вы уже имеете дело с событиями, произошедшими в нашем прошлом и имевшие такие последствия, которые можно перепроверить.  Вот таким путем я и пришел к мысли о том, что законы, скорее всего, развивались во времени. А эта мысль связана с космологией и естественным отбором.

Между тем, большую часть времени я посвящаю работе над квантовой теорией гравитации. В ней к уравнениям общей теории относительности Эйнштейна применяется квантовая механика, и на выходе мы получаем теорию, в которой в принципе нет понятия времени. Об этом неоднократно и в разных контекстах упоминают и Стивен Хокинг (Steven Hawking), и Джулиан Барбер (Julian Barber). Переменная времени – зависимость процессов от времени – просто исчезает из базовых уравнений квантовой космологии, или квантовой гравитации в применении к космологии. Категория времени появляется, когда вселенная разрастается, так же как температура появляется как приблизительное описание количества энергии, содержащейся во множестве хаотично движущихся молекул,  а давление – как общая сумма всех тех сил, что возникают в результате ударов всех атомов о стенки сосуда.

Но в базовых уравнениях квантовой космологии времени нет как такового. Я работал над уравнением квантовой космологии много лет, сначала с Тедом Якобсоном (Ted Jacobson), затем с Карло Ровелли (Carlo Rovelli). Суть моей работы с теорией квантовой гравитации заключалась в том, что мы пытались разрешить вопрос формы этих уравнений. Так что в течение многих лет я параллельно был занят двумя идеями: первое, что законы развиваются во времени, второе – что  время возникает из законов, что, таким образом, подразумевает, что сами эти законы постоянны.

Поскольку первая из этих двух идей была скорее «сайд-проектом» – то есть ей я занимался лишь время от времени, помимо своей основной работы, – мне понадобилось довольно много времени, чтобы осознать, что между этими двумя концепциями есть противоречие. Мне за это немножко стыдно, но уж лучше выложить все начистоту. Кроме того, произошел ряд событий, которые сделали это противоречие совсем уж очевидным, и мне волей-неволей пришлось им заняться. Один из аспектов этого противоречия заключается в самой квантовой теории гравитации. Выяснилось, что с представлением о времени, которое возникает на основе постоянных законов квантовой космологии, связаны некоторые технические проблемы. Тут не место их обсуждать, однако в одном я убежден совершенно точно: если проблему технического характера не удается разрешить в течение многих лет, притом что над этим работает множество людей, и ни у кого это не получается, – значит, скорее всего, стоит пересмотреть те идеи, которые за этой проблемой стоят.

Возможно, это вовсе и не техническая проблема. Возможно, эта проблема имеет скорее фундаментально-концептуальный или философский характер. И действительно, именно это и говорил мне Фейнман, когда я еще учился в аспирантуре. Он говорил, что есть вещи (непонятно, почему я все время вспоминаю Фейнмана, но почему бы и нет) – так вот, «есть вещи, в которые все верят, но наглядно доказать их не могут. И ты можешь сделать совершенно никчемную карьеру в науке», – возможно, он выразился тогда и более резко – «можешь потратить свое время, загубить свою карьеру, пытаясь работать над тем, во что все верят, но что никто не может доказать, поскольку ты и сам, скорее всего, не сможешь ничего никому доказать, раз куча умных людей уже потерпели фиаско. Или ты можешь исследовать альтернативную гипотезу, согласно которой все остальные  ошибаются». Эти слова – произнесенные голосом Фейнмана – все время крутятся у меня в голове. В то время он считал, что ограничение в квантовой хромодинамике (QCD) ошибочно – возможно, он был неправ на этот счет, но так или иначе, он совершил смелое усилие и доказал это ограничение.

И вот я начал задумываться, а не ошибаемся ли мы, считая, что в рамках квантовой космологии время возникает на основе законов. Я постепенно прихожу к мысли, что, возможно, мы должны каким-то образом подкорректировать квантовую космологию, так, чтобы время стало фундаментальной категорией, а пространство возникало бы из чего-то более фундаментального. Это первое, что произошло.

Второе заключалось в том, что около 2003 года представление о развивающихся законах и о наборе вселенных, развивающихся на неком ландшафте этих законов, стало из личного чудачества, которым я увлекался «на стороне», превращаться в нечто гораздо более глобальное, после того как ряд людей, занимавшихся теорией струн, пришли к тому же выводу. Это был результат работы стэнфордских ученых; они обнаружили, что именно это может стать толчком к интеграции идеи положительной темной энергии, или позитивной космологической константы (вакуумной энергии), в теорию струн.

Команда ученых из Стэнфорда обнаружила, что можно создавать такие теории струн, которые включали бы в себя понятие положительной вакуумной энергии, но только при условии, что тогда количество струнных теорий будет почти неограниченным. Таким образом, они фактически вернулись к той точке, в которой еще в 1988 году находился Энди Штромингер (Andy Strominger). И вдруг – тут сыграл большую роль Ленни Сасскинд (Lenny Susskind) – возникли все эти дискуссии о ландшафте теорий и динамике изменений этого ландшафта, как я тогда выражался. И тут меня осенило: «Боже ты мой, да если все так серьезно об этом заговорили, мне таки стоит поразмыслить об этом как следует».

Третье заключалось в том, что я начал общаться с философом Роберто Мангабейрой Унгером (Roberto Mangabeira Unger), который, по своим собственным причинам, самостоятельно размышлял над идеей развивающихся законов. В общем-то, именно он поставил передо мной эту задачу – это было лет шесть-семь назад, – сказав: «Слушай, ты много писал и думал о развитии законов во времени, но ты еще не думал по-настоящему глубоко о том, что эта идея означает для нашего понимания времени. Если законы могут меняться во времени, время должно быть фундаментальной категорией». И я ответил: «Да», но он продолжил: «Ты еще не думал об этом по-настоящему глубоко и серьезно». И после этого разговора мы стали обсуждать эту тему и работать вместе.

И вот, пять-шесть лет назад, в силу этих трех причин, я вынужден был вернуться вспять и механически совместить идею о том, что для того чтобы законы можно было объяснить, необходимо, чтобы они менялись во времени, с моими размышлениями о природе пространства и временных квантов. В результате я начал обдумывать идею, что, возможно, в контексте квантовой гравитации время действительно должно быть фундаментальной категорией.

Этот вывод изменил ход моей работы, и в последний год я посвятил очень много времени размышлениям о различных вариантах изменений различных гипотез о том, как законы могут развиваться во времени; о последствиях осознания природы времени; и о том, как создавать такие теории и гипотезы, которые можно было бы проверить. Причина состоит в том, что в этих делах очень легко скатиться на уровень спекуляций. Уверен, что все это и так звучит довольно спекулятивно – так что, дабы конкретизировать свои размышления, я концентрируюсь на тех гипотезах, которые можно доказать опытным путем.

Фейнман как-то сказал мне: «Чем бы ты ни занимался – а чтобы думать о квантовой гравитации, тебе так или иначе придется заниматься безумными вещами, – чем бы ты ни занимался, помни о природе. Если ты размышляешь о свойствах математического уравнения, ты занимаешься математикой, а таким путем ты назад к природе не придешь. Что бы ты ни делал, перед тобой всегда должен стоять такой вопрос, ответ на который можно найти с помощью эксперимента». Это я всегда и пытаюсь делать.

Позвольте мне для начала напомнить вам о том, что космологическая теория естественного отбора уже делала определенные прогнозы, и прогнозы эти  на данный момент оправдались. Давайте поговорим об идеях поновее.

Мне хотелось бы привести еще несколько примеров, поскольку космологическая теория естественного отбора – дело давнее. Взять, к примеру, то, что я называю принципом предшествования. Мне он кажется довольно милым. Позвольте мне сформулировать его на языке квантовой механики, откуда он, собственно, и происходит. Он возник из конкретных размышлений об основах квантовой механики – это одна из тем, которой я стараюсь время от времени заниматься. Мы берем квантовую систему (а, с моей точки зрения, квантовые системы всегда рассматриваются как небольшие кусочки вселенной, которыми мы манипулируем и создаем разные их состояния, экспериментируя с ними и измеряя результат); и с квантовой системой мы всегда что-то делаем. Я разуверился в том, что существует нечто, что можно было бы назвать квантовой космологией. Допустим, у нас есть квантовая система – ну, к примеру, ионы в ионной ловушке, – и мы хотим измерить их свойства с точки зрения квантовой механики. И вот мы вводим их в некое исходное состояние. Затем мы изменяем, трансформируем их, воздействуя на них извне, – например, применяя к ним магнитные или электрические поля или измеряя их состояние различными зондами. А затем начинаем измерения. И поскольку это квантовая механика, предсказать определенный результат эксперимента невозможно, и существует вероятность возникновения разных результатов.

Давайте рассмотрим такую систему, которая уже изучалась много раз. Измеряя ее в прошлом, мы уже проверяли статистическое распределение результатов путем той или иной регистрации прошлых ее состояний. Если мы сделаем то же сейчас и снова измерим параметры этой системы, мы получим один из тех прошлых результатов, которые мы уже видели ранее. Если мы сделаем это много раз, мы получим статистическое распределение, которое ничем не будет отличаться от того распределения, которое было получено раньше. Почему мы можем быть в этом уверены? Уверенность эта основывается на неком метафизическом убеждении в том, что существуют законы природы, находящиеся вне времени, и эти законы природы определяют результат эксперимента.  И законы природы  не изменяются во времени. Они за пределами времени. Они действуют на систему сейчас, точно так же они действовали на нее в прошлом и будут действовать в будущем, будь то через год, или миллион, или даже миллиард лет, и результат будет один и тот же. То есть природа будет повторять сама себя, и эксперименты также можно будет повторять, поскольку существуют неизменные законы природы. 

Но, хорошенько подумав, понимаешь, что это на самом деле довольно странная концепция, поскольку она основана на неком мистическом, метафизическом представлении о том, что существует нечто нефизическое, нечто, что не является частью этого мира, нечто, что не подвержено изменениям и действует на систему извне, влияя на происходящее внутри нее. Мне в этом видится некий религиозный атавизм. Это отголоски идеи о том, что за пределами данной системы находится Бог, который ей управляет.

Так что давайте испробуем другую гипотезу. Что если, подготавливая систему, вы ее сначала трансформируете, а затем измерите ее показатели. У природы есть своего рода привычка оглядываться назад и задаваться вопросом: происходило ли нечто аналогичное в прошлом? И если да, то она выбирает наобум один из таких моментов и просто воспроизводит его снова. Таким образом, у природы формируются определенные привычки, и она проверяет, не было ли таких же событий в прошлом.  А если были, что если она выберет для повтора именно их? Если таких вариантов множество, она совершает случайный выбор и представляет вам соответствующий результат. 

Ну ладно, таким образом, вы по определению получите то же статистическое распределение, которое вы уже видели ранее, поскольку вы выбираете варианты из прошлого. И тогда не нужен никакой вневременной закон. Единственный закон, который нужен в данном случае, - это то, что я называю принципом предшествования: когда вы ставите эксперимент, природа оглядывается назад и выдает вам тот же результат, что и раньше.

Конечно, вы можете сказать, что тут обходится не без некой странной метафизической концепции о том, что природа имеет доступ к своему прошлому и способна распознать аналогичный процесс в настоящем и выявить измерения, совпадающие с предыдущими.  Все это так, но эта метафизическая концепция отличается от той, согласно которой существует закон, действующий на систему извне, и она также имеет другие последствия. Давайте остановимся на этом. Эта концепция воспроизводит прогнозы стандартной квантовой механики, то есть воспроизводит успехи этой квантовой механики, однако вера во вневременной закон для нее необязательна. Можно ли это проверить? Как я уже говорил, мне интересны только те концепции, которые подвергаются проверке.  Да, проверить это возможно, поскольку люди много работают над квантовыми технологиями, создавая такие системы, у которых нет прецедентов. Например, в Ватерлоо существует Институт квантовых вычислений, и там Рэй Лафлам (Ray Laflamme), Дэвид Кори (David Cory) и их коллеги создают системы, которые до них никто никогда не создавал. 

И вот я разговариваю с ними и говорю: «Может, если вы сделаете по-настоящему новаторскую систему, у которой не будет прецедентов, она не будет вести себя так, как вы ожидаете, поскольку не будет знать, что ей делать, и в итоге выдаст вам какой-нибудь совершенно случайный результат». В ответ они смеются, а я спрашиваю: «Что тут смешного?» А они говорят: «Ну, разумеется, когда мы впервые проводим эксперимент, мы получаем совершенно случайный результат, поскольку существуют аспекты, связанные с планированием эксперимента и погрешностью. Когда мы в первый раз проводим в лаборатории эксперимент, мы никогда не получаем то, что ожидали». И я им говорю: «Ну, отлично». Но ведь в конце концов система стабилизируется и начинает выдавать повторяющиеся результаты, и они говорят: «Да, само собой». А я на это отвечаю: «А могли бы вы отдельно взять вот этот процесс стабилизации и прихода к определенным результатам? Могли бы вы отдельно рассмотреть эффекты, связанные с тем, что вы хотите провести успешный эксперимент, и эффекты, связанные с моей гипотезой о том, что природа постепенно приобретает определенные привычки?» И они говорят: «Возможно». И вот так продолжается наша дискуссия о том, можно ли это проверить или нет.

Как и любая другая идея, моя идея может быть неправильной, однако ее можно проверить, и лично мне это доказывает, что она научна.

Ситуация на данный момент весьма запутанна. За последние десятилетия развивать теоретическую физику пытались очень умные люди, но сейчас мы находимся в неловком положении. Неловкость тут состоит в том, что те теории, которые уже существовали в физике частиц в середине 70-х,  а в космологии в начале 80-х, подтверждаются современными экспериментами вновь и вновь и со все возрастающей точностью. Причем это относится как к физике частиц, так и к космологии.

В  рамках физики частиц с помощью большого адронного коллайдера удалось обнаружить новую частицу, которая, очевидно, является бозоном Хиггса, по крайней мере она выглядит как стандартный бозон Хиггса, и ничего больше. Нет никаких доказательств супер-симметрии, дополнительных измерений, существования нового поколения кварков, суб-структуры – в общем, целого ряда идей, некоторые из которых пользовались большой популярностью, а некоторые нет, однако все равно учитывались. Ни одна из этих идей, выходящих за пределы стандартной модели, не получила подтверждения. В космологии результаты измерений телескопа Планка, похоже, соответствуют простейшей версии инфляционной гипотезы. Это триумф как для стандартной модели, так и для инфляционной теории.

Пол Штайнхардт (Paul Steinhardt) ввел один очень интересный аргумент, что результаты, полученные телескопом Планка, на самом деле не стоит считать подтверждением инфляционной теории. Я в высшей степени уважаю Пола, но дело еще не закрыто. Дело не закрыто. И разумеется, на наивном уровне, все это выглядит как раз как та вселенная, о которой нам говорили инфляционные теоретики, и они могут собой гордиться. Однако загадка остается нерешенной, поскольку у нас нет никаких доказательств, которые подтверждали бы что-либо, выходящее за пределы этих моделей.

Должен сказать, что в моей области, в квантовой гравитации, существует большой интерес к идее о том, что определенные астрофизические эксперименты могли бы разрушить ту привычную нам картину времени и пространства, которую мы имеем из общей теории относительности, и дать доказательства существования квантового времени и пространства через распространение света от дальних вспышек гамма-излучения, т.е. через проникновение лучей из космоса. Мы уже около десяти лет ожидаем каких-либо сигналов о существовании квантового времени-пространства. А их все нет. Для нас это большое разочарование.

У меня такое впечатление, что, когда (и тут я возвращаюсь к уже процитированным мной словам Фейнмана) очень умные люди долгое время пытаются доказать определенные предположения, а эти идеи циркулируют гораздо дольше, чем те, которые имел в виду Фейнман, и при этом обнаружения нового феномена и новых объяснений, нового понимания этого феномена не происходит, то это значит, что пришло время пересмотреть сами основы нашей теории. Я не говорю, что абсолютно все должны это сделать, однако некоторым это сделать необходимо. И я вижу, что со мной именно это и происходит, исходя из моей собственной интеллектуальной истории, –  отчасти из-за моей работы в рамках квантовой гравитации, отчасти из-за космологической теории естественного отбора, отчасти потому что у меня есть к этому склонность, и наконец, отчасти потому, что мое образование затрагивало в том числе и сферу философии. Хотя докторскую я писал по физике, моя студенческая работа была по философии, и я вообще всегда испытывал к философии интерес. И даже более того, у меня всегда было уважение, глубокое уважение к истории идей, касающихся этих фундаментальных вопросов. И вот я замечаю, что у меня происходит такая переоценка. Посмотрим, куда она меня приведет.

Те выводы, к которым я прихожу, носят довольно конкретный характер, и их легко перечислить; во-первых (об этом я уже говорил в начале), метод в физике, основанный на фиксированных законах, которые даны раз и навсегда и действуют на определенном спектре состояний, ограничивает сам себя. Представление о том, что атомы, обладающие постоянными свойствами, движутся в пустоте  по постоянным законам, также ограниченно. Это правильная тактика, если мы говорим о небольших частях вселенной, однако она  не оправдывает себя, когда вы пытаетесь приложить ее ко всей вселенной в целом или когда ваша цепочка объяснений заходит слишком далеко в глубину.

Позвольте мне указать на одну из причин, по которым эта тактика не оправдывает себя. Мы можем воспользоваться языком редукционизма. Это прекрасный совет, и он  работает на протяжении сотен лет: если мы хотим понять свойства некой многосложной системы или материала, мы описываем их на основе свойств их частей или тех элементов, из которых они состоят. Это очень здравый метод, и его применению наука обязана многими успехами.

Но что же происходит, когда вы в своих размышлениях доходите до того, что считается элементарными частицами? У них тоже есть свойства. У них есть масса и заряд, и они движутся под воздействием различных сил. Но, как мы полагаем, на составные части они не делятся. Или же, даже если эти части есть, вы просто продолжаете применять этот метод, вплоть до их распада на частицы, а ни один эксперимент этого пока что не дал.

Существует ли какой-то иной способ объяснить свойства элементарных частиц? Ну, по крайней мере это не дальнейший редукционизм. Необходима новая методология. И это первый вывод: методология, которая работает в рамках физики, причем на протяжении веков, верна в том контексте, в котором она успешно применяется, однако она не оправдывает себя, когда вы доходите до пределов объяснений – здесь редукционизм уже не срабатывает. Он не срабатывает и тогда, когда вы доходите до других крайностей, до все больших и больших систем, и наконец, до вселенной в целом. Я уже назвал несколько причин, по которым этот метод проваливается, но есть и другие. Позвольте мне упомянуть одну из них. Когда мы экспериментируем с малыми частями вселенной, мы проводим все эксперименты один за другим.  Это часть научного метода. Необходимо воспроизводить результаты эксперимента, поэтому нужно повторять его снова и снова. Таким образом вы отделяете воздействие общих законов от воздействия, вызванного изменением исходных условий.  Эксперимент можно начинать по-разному, а затем вычленять общие феномены, т.е. такие феномены, которые соотносятся с общими законами. Так что роль  исходных условий можно четко отделить от роли общих законов.

Когда дело доходит до вселенной как целого, это уже не проходит. Есть одна вселенная, и существует она единожды. Мы не можем искусственно ее воспроизвести, ведь не мы ее и запускали. В рамках инфляционной космологической теории это большая проблема, поскольку невозможно отдельно проверить гипотезу о законах и отдельно гипотезу об исходных условиях, ведь исходное условие было только одно, и сегодня мы имеем дело с его последствиями. Вот еще один пункт, по которому этот общий метод проваливается. Так что нужна новая методология.

Эту методологию разумно искать, например, в рамках традиции относительности, традиции Лейбница, Маха и Эйнштейна, где пространство и время, а также свойства элементарных частиц не даны изначально, а зависят от отношений, динамически развивающихся во времени. Это второй вывод.

Третий же состоит в том, что время, таким образом, должно быть фундаментальной категорией. Оно должно быть положено в основание всего. Оно не должно быть производным, не должно рассматриваться как приблизительный феномен или иллюзия. Таковы те выводы, к которым я прихожу и на которых сегодня основывается моя работа. 

Так как же я позиционирую себя? Есть две области, которые я непосредственно затрагиваю в своей работе. Первая – это квантовая гравитация, вторая – космология. Давайте я расскажу о них по порядку. В рамках квантовой гравитации существует несколько исследовательских программ, и в наибольшей степени я отождествляю себя с теорией петлевой квантовой гравитации. В этой сфере дела сейчас обстоят очень хорошо, и я, пожалуй, скажу о ней чуть подробнее.

Петлевая квантовая гравитация – это очень консервативная исследовательская программа. Она основывается на прямом приложении квантовой механики к одной из форм общей относительности, без каких-либо добавочных гипотез о дополнительных измерениях, или дополнительных частицах, или дополнительных степенях свободы. Та форма общей относительности, которой мы пользуемся, очень близка к теории калибровочной инвариантности и к теории Янга-Миллса. Эту форму разработал Абэй Аштекар (Abhay Ashtekar), а до него ей занимался Плебански (Plebanski), хотя мы об этом и  не знали. Сегодня это крупная исследовательская программа. 

Раз в два года у нас проходят международные конференции. В этом году я один из организаторов; мы устраиваем конференцию в институте «Периметр» и у нас уже – хотя конференция будет в июле, и до нее еще остается немало времени – более 200 зарегистрированных участников. То есть не то что мы с Карло Ровелли и Абэем Аштекаром сидим в Вероне и что-то пишем в свои блокноты, так, как это было в конце 80-х – кстати, это тоже был прекрасный опыт. Здорово что-то изобретать и здорово, когда ты проходишь через такой период.

Теория петлевой квантовой гравитации дает нам микроскопическую картину структуры квантовой геометрии в планковских масштабах: так называемый планковский размер в 20 раз меньше атома. Ключевая проблема, которую для начала нужно было решить теоретикам квантовой гравитации, состояла в том, как соотносится время-пространство, которое мы видим вокруг себя, с этой квантовой картиной? Как уравнения общей относительности могут описать динамику этого времени-пространства на глобальном макроскопическом уровне? И за последние пять-десять лет поиски ответов на эти вопросы продвигались весьма успешно. Так что, в качестве теоретической исследовательской программы, петлевая квантовая гравитация процветает.

Однако меня она несколько разочаровывает по двум причинам. Во-первых, она не доказывается экспериментально. Я, да и не только я, надеялся, что нам удастся провести измерения, которые обнаружили бы квантовую структуру геометрии времени-пространства. А эти эксперименты не дают никаких признаков этой квантовой структуры.  Это эксперименты астрофизические. Вторая причина – в том, что, по моему нынешнему убеждению, теория петлевой квантовой гравитации успешно приложима к небольшим участкам вселенной, но я больше не верю в то, что возможно взять уравнения квантовой гравитации и применить их к вселенной как целому, поскольку, когда вы это делаете, время исчезает, а я считаю, что время – категория фундаментальная. Однако, как это обычно бывает с успешными исследовательскими программами, в теории петлевой квантовой гравитации наблюдаетсся постепенный прогресс. Это не значит, что эта теория верна, однако это значит, что она решает те задачи, которые она должна решать, чтобы быть настоящей наукой. 

В этой сфере работают потрясающие молодые ученые, которые обладают великолепными техническими навыками и делают такие вещи, которые меня просто восхищают, и это большое удовольствие. Я отчасти вхожу в это исследовательское сообщество, отчасти нет, поскольку мои интересы, находящиеся в сфере космологии, а также в сфере природы времени и так далее, выводят меня за его пределы. Но у меня там много друзей, и я хожу на конференции. Некоторые вещи, которыми я занимаюсь, встраиваются в этот контекст петлевой квантовой гравитации, и я очень счастлив, что все же являюсь частью этого сообщества.  Однако я больше не нахожусь в центре событий, что, в общем, неплохо, поскольку люди, которые занимают в этом сообществе центральное положение, гораздо более к этому способны, чем я.

Теория струн, которой я также занимался, в целом развивается как успешная исследовательская программа, но в то же время буксует. Мы не очень-то много слышим от струнных теоретиков о том, что является фундаментальной формулировкой струнной теории, или теории «М», как мы ее называли, а именно этот момент меня больше всего интересовал, и именно над ним я пытался работать. И что-то больше не слышно – хотя, я думаю, многие люди еще стоят на  этих позициях – агрессивных заявлений о том, что теория струн универсальна.

Есть две области, в которых теория струн применяется очень успешно. Одна из них – математика. Это великолепная математика и математическая физика. И она также имеет практическое приложение, – через так называемую гипотезу Мальдасены, или гипотезу об AdS/CFT-соответствии, говоря на научном сленге, – к стандартным системам, жидкостям, флюидам, а также определенным системам твердых тел. Эти же методы можно применять, чтобы с новой стороны осветить некоторые экспериментальные феномены. Это направление не имеет ничего общего с теорией струн как унифицированной теорией, однако оно неплохо развивается.

Существуют и другие программы. Каузальная динамическая триангуляция, квантовая гравитация, каузальные ряды (causal sets) — над этими проблемами работает целый ряд ученых, и они являются частью ландшафта концепций.

В рамках космологии инфляция, а также стандартная космологическая модель очень хорошо развиваются в контексте наблюдения. Но я думаю, что у Нила Турока (Neil Turok) и Пола Штайнхардта (Paul Steinhardt) есть одна очень важная мысль, с которой я согласен, и состоит она в том, что если вы не занимаетесь вопросом сингулярности и существования времени до инфляции – при условии, что инфляционная гипотеза верна, – когда вселенная бесконечно сжимается внутри конечного отрезка времени в прошлом и общий закон относительности перестает действовать, то вы не сможете всерьез заниматься вопросом исходных условий. А также, добавлю я от себя, вопросом о том, что повлияло на выбор этих условий.

Мне кажется, необходимо учитывать гипотезу о том, что Большой Взрыв был не первым моментом во времени, а событием – чем-то вроде фазового перехода, до которого существовала вселенная, обладавшая, возможно, совершенно иными свойствами и управлявшаяся иными законами. Так, Большой Взрыв становится фазовым переходом, как если бы внутри предыдущей вселенной сформировалась черная дыра. Эта формация могла бы в будущем обладать сингулярностью, однако вместо этого сингулярность эта уничтожается квантовыми эффектами и, как говорится, скачет. И если, к примеру, звезда умирает и должна просто дойти до полного сжатия, квантовые эффекты заставляют ее совершать обратный скачок, и она снова начинает расширяться. Так создается новая область пространства и времени, которая может образовать новую вселенную. 

Такова одна гипотеза о том, что из себя представлял Большой Взрыв как переход. У Пола и Нила другая гипотеза, в рамках которой описывается, как вся вселенная в целом проходит через фазовый переход. У людей, занимающихся квантовой гравитацией, гипотеза иная: в ней известные нам свойства пространства сравниваются с замерзшим куском льда, а когда вселенная переживает Большой Взрыв, это пространство в определенном смысле плавится, становится жидким, меняет свои свойства, а затем снова застывает.

Действительно, Большой Взрыв можно сравнить с временным таяньем и последующим глобальным замерзанием. Эта гипотеза кажется мне необходимой для того, чтобы объяснить исходные условия, поскольку инфляционная гипотеза, хоть это и было обещано, не делает исходные условия вселенной более правдоподобными и не объясняет, почему вселенная имеет столь необычные свойства на ранних своих стадиях. И какова бы ни была дальнейшая судьба циклической космологии Пола и Нила и их гипотезы, я думаю, что в своей критике инфляционной гипотезы они правы. Истинна эта гипотеза об инфляции (раздувании) или нет, думаю, что они правы в том, что должен был быть фазовый переход, замещающий Большой Взрыв, и таким образом, объяснения феноменам начальных стадий вселенной мы можем найти в периоде, предшествовавшем Большому Взрыву.

И это, разумеется, пересекается с моим интересом к квантовой гравитации, поскольку квантовая механика приобретает важность на этих весах, где произошел квантовый переход. И в мире теории квантовой гравитации у нас есть модели квантовой космологии, или модели петлевой квантовой космологии, которые разработаны Мартином Бойовальдом (Martin Bojowald), Абэем Аштекаром (Abhay Ashtekar) и многими другими учеными; эти модели показывают, как произошел этот скачок, демонстрируя, что сингулярности всегда уничтожаются и заменяются скачками. 

Космология в последнее время процветает из-за успеха стандартной космологической модели. Но у нас все еще нет ответа на вопрос, очень похожий на тот, над которым бьются физики частиц: почему эта вселенная именно такова? Нам прекрасно удалось измерить свойства этой вселенной. И, независимо от того, истинна ли инфляционная гипотеза, эта вселенная невероятна. Почему именно она? Почему не другие вселенные, которые были бы более типичны, учитывая известные нам законы? 

Это проблема исходных условий. Одна из основных моих идей состоит в том, что такими вопросами невозможно заниматься на основе той же методологии, которая пока что срабатывала. Физике нужна новая методология – такая, в которой учитывалось бы развитие законов.

Много ли есть людей, думающих аналогичным образом? Да и нет. Таких людей не сказать чтобы очень много как в космологическом сообществе, так и в сообществе, занимающемся квантовой гравитацией. Например, я тесно общаюсь с Карло Ровелли (Carlo Rovelli) и в некоторых областях, таких как петлевая квантовая гравитация, у нас полное взаимопонимание, однако Карло до сих пор верит в фундаментальное постоянство квантовой гравитации и квантовой космологии, а я нет. Хотя мы продолжаем дискутировать на эту тему.  

В мире философии то, чем я занимаюсь, далеко не ново, и этим никого не удивишь.  Я уже упоминал Роберто Унгера (Roberto Unger). Наше с ним сотрудничество иногда напоминало то, как Пикассо описал свое сотрудничество с Браком: иногда вы словно альпинисты, висящие на горе в одной связке. Вместе с Роберто мы развиваем эти идеи и провоцируем друг друга, и это замечательное приключение. Существует также философский контекст, восходящий к традиции американского прагматизма, идущей от Чарльза Сандерса Пирс (Charles Sanders Peirce), и в этом контексте ни одна из тех идей, о которых говорю, не является особенно новой и удивительной. Так что реакцию философов мне предсказать сложно, но так или иначе я нахожусь в контексте – контексте, который уже чуть ли не столетие формировался в дискуссиях и дебатах о реальности времени и о том, что законы могут изменяться.

Я надеюсь, что мне удастся убедить людей, поскольку тот ход мыслей, который привел меня к этим идеям, не является просто интуитивным, и это не та точка, в которой я изначально планировал остановиться и надеюсь остановиться. На самом деле мне не очень-то нравится быть в гордом одиночестве. Мне не очень-то нравятся споры и конфликты, в отличие от многих людей, которых можно было бы сейчас упомянуть. Я чувствую, что моя задача состоит в том, чтобы развивать эти идеи, вывести их в поле дискуссии и, что особенно важно, развивать их в такой форме, чтобы они были наукой, а не философией. Философией же могут заниматься философы. 

Позвольте мне также упомянуть еще об одном последствии идеи о том, что время реально, а не производно или иллюзорно. Второй закон термодинамики уже крепко утвердился в науке и, на микроскопическом уровне, разумеется, он верен. Хаос возрастает, энтропия возрастает; большинство явлений, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, необратимы. Существуют мощные стрелы времени. Время имеет вектор: мы не можем развернуть его в обратном направлении. Мы рождаемся, растем, стареем и умираем. Если я пролью кока-колу на ковер, невозможно будет никаким образом вернуть ее обратно в стакан.   Рождение ребенка – необратимое событие. Злое слово, сгоряча сказанное другу, также необратимо. Многие вещи, да что там, большинство вещей в жизни необратимы. И это в основном определяется вторым законом термодинамики.

В конце 19-го века Больцман выдвинул успешную гипотезу о том, что термодинамика не является фундаментальной, поскольку материя состоит из атомов. Он предположил, что законы термодинамики могут, напротив, быть объяснены на основании того, что они возникают из поведения атомов, т.е. являют собой последствие тех фундаментальных законов, которым подчиняются атомы.  Так, температура не является фундаментальной величиной, это просто средний показатель энергии, возникшей из-за беспорядочного движения атомов, и так далее. Энтропия также не является фундаментальной величиной, это показатель хаоса, или вероятности, или невероятности той или иной конфигурации атомов. 

Больцман был прав, однако в его рассуждениях обнаруживается парадокс, который распознали уже его современники. Сегодня это шокирует, однако в то время, в конце 19-го века, атомическая гипотеза далеко не пользовалась бешеной популярностью, и консенсуса среди физиков на этот счет не было. Так что у Больцмана были оппоненты, которые говорили ему – мол, ты заявляешь, что вывел новую теорию, которая на деле обладает сильной временной направленностью и идет от фундаментальных ньютоновских законов движения. Однако эти ньютоновские законы движения обратимы во времени. По этим законам, если взять запись, где атомы движутся в пустоте по ньютоновским законам, и прокрутить ее в обратном порядке, они будут обратимы. Так что здесь имеет место некий парадокс, поскольку Больцман мог бы с тем же успехом использовать ньютоновские законы, чтобы доказать, что второй закон неверен, что энтропия всегда сильнее в прошлом и слабее в будущем.

И действительно, эти критики были правы. Правильное решение этой непростой задачи нашли Пауль и Татьяна Эренфест, которые были близкими друзьями Эйнштейна около 1905, 1908 годах, насколько я помню, или около того. Они поняли, что то, что доказал Больцман, было симметрично во времени. А доказал он, что, если перед вами система, уровень энтропии в которой на данный момент низок, велика вероятность, что он повыситься в будущем, поскольку хаос с большой долей вероятности возрастает, когда объекты движутся в случайном порядке. Однако также весьма вероятно, что уровень энтропии был выше в прошлом и то, что вы видите в данный момент, является случайностью – то, что он называл флуктуацией. И вопрос не в том, как объяснить второй закон, но в том, как объяснить исходные условия.

Чтобы объяснить второй закон, необходимо предположить, что исходные условия в высшей степени поддаются усовершенствованию, так, что система может начать существование в более упорядоченном виде. Это для Больцмана было тайной. У него не было тех преимуществ, которые он получил бы, доживи он до середины-конца 20-го века, поэтому он считал, что вселенная вечна и управляется законом Ньютона. Он мог разве что предполагать, что на деле мы живем в системе, являющейся результатом сильнейшей флуктуации, и вселенная по большей части находится в состоянии равновесия (а именно в этом состоянии энтропия достигает максимальных показателей) и только время от времени, из-за случайных флуктуаций (колебаний) из этого равновесия выходит. Именно так сформировалось солнце, и именно это было причиной возникновения того мира, в котором мы живем сейчас. Но подождите-ка, это неправильно. У нас нет никаких доказательств.

Так почему же существует такой сильный временной вектор, если законы физики в основе своей обратимы во времени? На этот счет неплохая идея, достойная рассмотрения, появилась у Роджера Пенроуза (Roger Penrose), и состоит она из двух частей. В первой части, изложенной в эссе 1979 года, он доказывал – и я думаю, вполне справедливо, - что единственный способ объяснить этот временной вектор в том виде, в котором мы наблюдаем его во вселенной, - это предположить, что исходные условия Большого Взрыва  были в высшей степени экстраординарны и в вышей степени невероятны. Это одна из тем, которые я обсуждаю, и здесь я ее тоже затрагиваю.

Таким образом, чтобы в рамках современной парадигмы обратимости законов объяснить сильнейшую необратимость наблюдаемых нами феноменов, мы должны поднажать на космологов, чтобы они выяснили, почему исходные условия были столь невероятны. Но, как заметил  один мой знакомый космолог, это не та работа, на которую они подписывались. У них и так дел по горло. У них хватает своих проблем, не говоря о том, чтобы еще объяснять второй закон и вообще всю необратимость в природе. Но именно на них лежит груз ответственности за получение доказательств.

К примеру, предположение Роджера Пенроуза (Roger Penrose)состояло в том, что, возможно, фундаментальные законы на самом деле асимметричны во временном отношении (Т-асимметричны), и что законы, которые являются Т-симметричными, приблизительны и производны. Таким образом, все эти истории, когда берется отдельный участок вселенной, и все события в нем прокручиваются назад, как в кино, на самом деле не являются частью истории реальной вселенной, восходящей к самому Большому Взрыву. Позвольте мне привести пример.

Когда мы оглядываемся вокруг, мы видим свет, приходящий из прошлого. Конечно, это более очевидно, когда мы смотрим в телескоп и видим звезды такими, какими они были в прошлом. Свет никогда не доходит до нас из будущего. Мы не можем увидеть свет будущих звезд. Свет от взрыва сверхновой никогда не идет к нам из будущего, обратно во времени.

Но те законы, которые управляют распространением света (уравнения Максвелла), обратимы во времени, и таким образом, возможны ситуации, в которых свет идет от событий, происходящих в будущем, излучая информацию и энергию из будущего в прошлое, где мы можем их наблюдать. В этих уравнениях есть очень много подобных решений, так же как в них есть и решения, которыми пользуемся мы. Так, закон симметричен во времени, однако, применяя его к природе, мы вынуждены выкидывать бОльшую его часть, поскольку мы отбрасываем любые решения, в которых есть намек на любые излучения из будущего в прошлое.

 Роджер сказал бы, что, вероятно, на самом деле в основе уравнений Максвелла лежит такая теория, в которой, по его мнению – и тут я с ним соглашаюсь – энергия и информация просто проходят из прошлого в будущее и в которой, таким образом, этой проблемы и этого парадокса не существует. В этом и заключается вызов. Можно ли развить гипотезу о том, как фундаментальные законы реально могут быть асимметричны и необратимы во времени, и понять, как же современные законы становятся обратимыми? Именно над этой проблемой я и работаю вместе со своей коллегой Мариной Кортес (Marina Cortes).

Это еще один из мотивирующих меня в моей работе аспектов этой философской критики, которая является, на мой взгляд, необходимой для того, чтобы понять, почему мы застряли в фундаментальной физике и космологии. Мою работу можно одобрять или нет, оценивая ее на основе общепринятых научных критериев. А состоят они, как известно, в следующем: ведет ли она, эта работа, к новым гипотезам, которые ведут, в свою очередь, к новым экспериментам, которые их проверяют и подтверждают.

Ли Смолин (Lee Smoline) - один из основателей и старший преподаватель Института теоретической физики «Периметр» в Ватерлоо, Канада, адъюнкт-профессор физики в Университете Ватерлоо, преподаватель магистратуры на кафедре философии в Университете Торонто, а также автор книги «Второе рождение времени: от кризиса физики к будущему вселенной» (Time Reborn: From the Crisis in Physics to the Future of the Universe).