Куда идут солдаты

Практические испытания оказались несложными. Мне не пришлось валить деревья или что-то в этом духе, да и никто этим не занимался. Вообще-то, большинство претендентов можно было отчислить после первого же дня. Вечерами я валялся на койке в общежитии и пялился в потолок, глядел на вешалку для полотенец и в зеркало. В том возрасте, в хостеле, мне эти занятия казались идиотскими,  но я был там не единственным. 10 или 12 человек, и всех можно узнать по папкам.

На третий день, прямо перед собеседованием, один мой сосед заболел. Франко Козик. У него был сильный жар, болело горло, и мы совсем не знали, что с ним делать. У него даже не было страховки. Он и по-немецки-то говорил с сильным акцентом. Каждые пять минут он переворачивал одеяло на другую сторону, а вокруг него на двухэтажной кровати, как спущенные государственные флаги, висели насквозь мокрые от пота футболки.

—      Боже, у меня горят губы, — стонал он.

Я пошел в аптеку, описал там его симптомы, и вернулся с обезболивающим и сиропом от кашля, который обычно выдавался только по рецепту. Пока он пил, его стеклянный взгляд был устремлен куда-то мимо меня.

—      Друг мой... — наконец сказал он.

В составе сиропа от кашля был кодеин, и мы выпили весь бутылек, передавая его по кругу. У Хендрика, третьего моего соседа, случился приступ разговорчивости. Кажется, в молодости он слушал слишком много Sonic Youth[1]. Он болтал о своей подружке, об ее отпуске, о политике. Он находил какое-то удовольствие в том, чтобы говорить о «животных о двух спинах»[2] и все в таком духе. Еще он переодически клал ладонь на лоб нашего больного, утверждая при этом, что это его врачебная обязанность — проследить за тем, чтобы Франко спал ночью. Франко неуверенно улыбался, а Хендрик заявил, что уж он-то прекрасно в таких вещах разбирается, потому что он-де работает в Шарите Берлина.

Я уже не очень хорошо помню все, что происходило тем вечером, но один момент, какая-то десятая часть секунды, запечатлелась в памяти, как на фотографии. Когда я выключал свет, в зеркале над умывальником я заметил счастливую улыбку на своем лице. И она была не только следствием приема кодеина. Я еще никогда в своей жизни не видел человека, серьезно занимающегося искусством. Я ждал увидеть сверхчеловека,

или хотя бы кого-то очень необычного, с глазами Гольбейна или губами Менгса[3]. Я заснул с чувством облегчения.

На следующее утро Франко стало лучше, и он смог встать. Только лоб у него выглядел так, будто его обработали наждачкой: он всю ночь стирал с него  капли пота вафельным полотенцем. Он боялся, что провалится из-за того, что плохо говорит по-немецки, а я успокаивал его, рассказывая смешное о других претендентах: неохиппи и девчонках с акварельными дневничками.

Хендрик был все такой же разговорчивый, как накануне вечером, и вылетел на первой же минуте собеседования. Хотя вообще-то было совсем несложно. Комиссия задавала самые обычные вопросы: все было решено заранее. Меня спросили, что я думаю о Пауле Клее, и я ответил, что я о нем не думаю. Франко рассказывал о своих пищевых привычках. После обеда мы уже были зачислены.